Я посмотрела на отца. Он улыбнулся.
– Нам с тобой достались его «почтовые» мозги. Вот только ты пока что никак их не используешь… Нет, конечно, – спохватился он. – Есть у меня кое-что для тебя, так сказать, наследство. Ну, там… золотые монеты, несколько картин немецких авторов (понятия не имею, сколько они могут сегодня стоить, надо бы проверить по Интернету), жемчуг, немного брильянтов…
– Ты что, шутишь? – я даже уронила лейку. – Ты серьезно?
– Вполне, – однако на его лице все еще играла хитрая улыбка. – В стене замурованы!
И он расхохотался. Громко, на весь поселок. И я вместе с ним…
Однако этот разговор оставил в моей душе след. Долгий и яркий. Мои мозги. Что он хотел этим сказать? Мой отец никогда ничего не говорил просто так. Под фразой «почтовые мозги» он подразумевал какую-то связь с почтовым ремеслом, вернее, те возможности, которые передо мной открывает это мое нехитрое ремесло.
Вот уже десять лет я жила вместе с отцом, работая в Москве почтальоном. И за это время ни разу не использовала свое служебное положение. Да мне даже в голову это не приходило. Единственно, что я могла себе позволить, это почитать вечером, в тишине закрытой почты, дорогие журналы, которые выписывали очень немногие подписчики. В основном это были женские, иностранные и ярко иллюстрированные журналы по шитью и вязанию, настоящий клад для тех, кто профессионально занимается этим, или же каталоги интернет-магазинов, тяжелые и толстые, в которые я «проваливалась» с головой, мечтая о покупках «когда-нибудь»… Я очень аккуратно извлекала запаянные в целлофан журналы с помощью ножниц, просматривала их, а потом запечатывала специальным «запайщиком».
Могла еще съесть кусок торта, предложенный мне какой-нибудь одинокой старушкой в благодарность за то, что я принесла ей вовремя пенсию.
Словом, ничего такого, что могло бы мне принести реальную материальную выгоду, я не делала.
И вот буквально на следующий день после моего разговора с отцом я пила чай в квартире одной замечательной старушки, Анны Михайловны, угощалась ее вкуснейшим яблочным пирогом и особенно-то не слушала, о чем она говорит. Эти старушечьи разговоры – такая тоска! Я старалась не засорять ими свою голову, хотя и кивала: мол, да-да, конечно, Анна Михайловна. И вдруг услышала:
– Эльвира Андреевна теперь неизвестно, когда приедет. Не знаю, когда она вернется. Ей там, в санатории, хорошо… Она мне так и сказала: не могу, говорит, Анна Михайловна, оставаться в этой квартире, здесь все напоминает мне о нем… А там мне лучше, я там и сплю хорошо… К тому же там хорошие доктора. Я заплатила за месяц, но, может, останусь еще на один до зимы, до холодов… И спасибо вам, что приглядываете за моими цветами… Раньше они радовали меня, а сейчас… сами понимаете, мне не до них. Если хотите, возьмите их себе…
Казалось бы, ничем не примечательный разговор. Одна женщина уехала отдыхать в санаторий, другая, соседка, ухаживает за ее цветами.
Однако я услышала главное – эту женщину, что уехала, звали Эльвира Андреевна. Поверьте, это довольно редкое сочетание. Она была практически моя полная тезка! Разве что фамилия ее была, как я потом узнала, Норкина, в то время как у меня – Киреева.
Что это, знак? И что мне прикажете с этим совпадением делать?
Я начала развивать эту тему, спросила, почему Норкина не может оставаться в своей квартире, и узнала, что несчастная женщина, обладательница огромной квартиры на Остоженке, не так давно потеряла горячо любимого мужа, и теперь ей все вокруг напоминает о нем.
Хорошо. Что дальше?
А дальше происходит вот что! Искушение! Как облако накрыло меня с головой несколько дней спустя, когда я узнала, что Анна Михайловна с инсультом попала в больницу. Об этом мне сказала ее дочь, которую я застала как раз в тот момент, когда она перетаскивала цветы из квартиры Норкиной в квартиру матери. Дама ворчала, говорила, что ее мать, вместо того чтобы думать о своем здоровье, переживает о цветах Эльвиры Андреевны. И чтобы успокоить мамочку, эта дама решила перенести цветы, чтобы самой поливать их вместе с цветами Анны Михайловны. Так проще, удобнее…
Ситуация банальная, обыкновенная. Но и здесь я тоже увидела знак. Я предложила ей свою помощь, и мы с ней вместе стали таскать эти цветы. В конце наших переходов я незаметно взяла связку ключей от квартиры Норкиной и сунула себе в карман. Украла!
Взяла и от страха буквально покрылась липким потом. Что теперь будет? Ведь если эта пропажа откроется, то дочка Анны Михайловны вспомнит, что это именно я помогала ей носить цветы, и меня призовут к ответу.
Однако жизнь разрулила по-своему. Все семейство неожиданно переехало в Питер. Дочке предложили какую-то невероятную должность в правительстве Северной Пальмиры, и все рванули туда. Пока продавалась квартира, они, я слышала, жили там в первоклассной гостинице, а потом купили квартиру на Мойке! И все, Анна Михайловна исчезла! А значит, исчез и свидетель жизни Эльвиры Андреевны Норкиной.
На этом этаже было всего две квартиры, и вселившиеся туда новые жильцы и слыхом не слыхивали о Норкиной. Мало что знали о ней и соседи с других этажей, которые купили свои квартиры в последние несколько лет. Только одна женщина, живущая на пятом этаже, была хорошо знакома с моей тезкой, но и она продала свою квартиру, чтобы расплатиться с долгами внука.
Я открыла дверь квартиры Норкиной буквально вечером того же дня, когда мы таскали горшки с цветами с дочерью Анны Михайловны. Точно зная, что хозяйка не появится здесь еще примерно месяц, а то и больше.